Воспоминания. о светлом и печальном, веселом и грустном, просто о жизни - Игорь Галкин

Вдовы и сестры погибших еще раз оплакивали своих. Кому повезло больше, обсуждали друг с другом, сколько придется ждать живых с войны. Все вместе гадали, насколько будет легче жить дальше. Все вместе требовали от председателя выдать хлеба по поводу такого праздника. Тот обещал, правда, неопределенно, таил, когда и сколько может выдать.

Посылки от папы

Победа пришла, а наши страхи за папу не только не уменьшились, но с каждым днем возрастали. Время шло, а писем от него не было. Мы уже привыкли хвастать сверстникам, что папа воюет за границей. Вместо привычных треугольничков, мы начали получать конверты. В одном конверте был лист очень белой бумаги с чертежами американского мотоцикла «Харлея». Папа на таком же белом листе без линеек написал, что жив, здоров, а воюет он на таком вот мотоцикле. На другой папин конверт приходила посмотреть вся деревня. Нижняя часть конверта была как бы с окошечком из целлофана. За этим окошечком стояла маленькая фотография: папа и какой-то высокий боец – оба с автоматами, в пилотках и гимнастерках стоят на фоне скирды соломы.

Еще до победы пришло от папы посылки. В первой было два больших куска хозяйственного мыла, материя. Во второй посылке лежали туго свернутый рулончик кожи, наручные часы, машинка для стрижки волос и что-то из женской одежды. Позднее папа рассказывал, что когда они проходили Румынию и вступали в Венгрию, офицеры стали отправлять посылки домой. Делали это и солдаты, но на свой страх и риск. Четких указаний насчет посылок не было. А тут вдруг офицер выстроил всех, остававшихся в батальоне, велел выйти из строя тех, кто не посылал посылок. Папа был среди них. Другие заволновались, как бы не пришили мародерства, о котором еще недавно сурово предупреждал тот же офицер. Но, видимо, установка была иная и офицер, как от себя лично, стал срамить вышедших из строя солдат, что не любят они свои семьи, не хотят им помогать в тяжелые годы, не оказывают вещевую помощь.

– Вы что, не видите, как живут буржуи, – поучал офицер. – Вон, какие у них хоромы! И все набиты таким добром, какой вам и не снился. Не только немецкие войска грабили наши города. С ними были и румыны, и венгры. Нечего их жалеть. А теперь приказываю, чтобы все помогли собрать посылки тем, которые сами не подумали о своих семьях.

Таково происхождение папиных посылок: первую – с мылом и тряпками собирали всем миром второпях, вторую уже осознанно.

Ранение папы

А тут ни весточки. Еще цыганки подлили масла в огонь: нагадали тяжелое ранение, показали якобы карточку папы, залитую кровью. Мама вечером заставила всех нам стать на колени перед иконой, помолиться за папу. Она делала это несколько раз, когда бывало особо мрачно на душе.

Наконец, в середине лета пришло письмо, папа писал, что ранен, врачи стараются спасти ногу. Если все будет хорошо, осенью будет дома.

Папу ранило 2 мая 1945 года в окрестностях австрийской столицы Вены, где еще шли бои. По рассказам папы, почти весь апрель он и его товарищи жили в постоянном ожидании окончания войны. Основные бои проходили севернее, ближе к Берлину, а его фронт считался более спокойным. Он продолжал колесить на мотоцикле между частями, развозя связных офицеров, порученцев с пакетами, иногда почту. Писем писать не торопился, ожидая главного события жизни – победы. И вот ранение, об обстоятельствах которого он не любил рассказывать. Петляли с сержантом-автоматчиком по разбитому шоссе, то обгоняя, то пропуская встречные военные колонны. Тихие места их пугали больше, чем оживленные дороги, там легко было наскочить на случайные части немцев. У всех, кто пробирался со стороны Берлина, на ходу спрашивали, не конец ли войне? Вместе со страшным ударом папа потерял сознание и очнулся через несколько дней в небывало просторной палате с высокими потолками. Оказался в шикарном венском госпитале, утопавшем среди старых зеленых деревьев. Он заметил это позднее, когда пришел в себя и его кровать как наиболее тяжелого больного придвинули к высокому окуну. Во многих местах у него была перебита левая нога. Чтобы спасти ее, одну за другой собирали кости в несколько операций. Между операциями и узнал он о победе.

У раненых только и разговоров, где сейчас та или другая часть. Из папиного мотобатальона никого в госпитале не было. Незадолго до его ранения в батальоне шел разговор, что, возможно, их отправят после капитуляции своим ходом в Россию. Офицеры подшучивать над солдатами: «Готовьте трофейные мотоциклы, поедите на них до самого своего крыльца».

Так ли это оказалось на самом деле, папа не знал. Но на всю жизнь запомнил теплый день, когда он немного оклемался от очередной операции и наслаждался зеленью, солнцем, тишиной. Вдруг весь госпитальный парк разразился родным для него треском множества мотоциклов. По коридорам тревожно забегали, боясь беды. Но папа услышал в коридоре знакомые голоса и в палату вбежали счастливые товарищи-мотоциклисты. Они действительно своим ходом возвращались на родину и заглянули попрощаться. Завалили кровать всевозможной снедью, заставили выпить вина за победу, подбадривали его. В тихом парке еще раз рявкнули в один голос мотоциклетные моторы и для папы опять наступила тишина, тишина беспамятства. Еще много недель приводили его в чувство от ран телесных и душевных. А мы получили его письмо уже в середине лета.

Встреча папы

В начале осени 1945 года наступил долгожданный день, когда мы встречали папу. Не знаю уж, как он известил, но мама знала поезд, в котором он прибудет на станцию Усть-Шоноша. Там составы тогда стояли дольше обычного, чтобы заправиться водой и углем. Мама поехала туда на дрогах (снег еще не выпал), а мы прибирали избу к празднику. С утра зачастила к нам вся деревня тоже в ожидании солдата с войны.

И вот мы обвешиваем папу посреди избы, не замечая, что на костылях ему трудно устоять от наших обниманий. Мы к нему льнем, плачем, он в наши плечи прячет колкое обросшее лицо, вздрагивающее от слез. Дольше других его не отпускает Фаня, раз за разом бросаясь на шею. Не отходит от него Валя. Даже Боря, обычно сдержанный, не скрывает слез и нежности к папе, поддерживает его костыль. Я сержусь на них, что мне меньше достается папиных ласк. Сам заворожено смотрю на родное, но и немножко незнакомое лицо. Два года разлуки вроде немного, но для меня, прожившему на свете всего восемь лет и два года разлуки составляют четверть жизни. Видимо не случайно я оказываюсь рядом с папой справа, а Фаня слева, когда садимся за пустой еще стол. На папу мне смотреть неудобно – снизу вверх. Зато прекрасно вижу интерес и любопытство, с которыми разглядывают и слушают папу односельчане. Мне кажется, что часть этого внимания относится и ко мне. И мне хорошо. Минута славы, как называют это ныне. Меня переполняет счастье и гордость. Сбылось самое большое желание семьи – вернулся папа.

Потом на столе появился хлеб кирпичиком и в самом большом блюде толченая на молоке картошка с чем-то необыкновенно вкусным, пускающим запах по всей избе. Мама подает мне ложку, подмигивает и подбадривает: «Ешь, это тушёночка. У нас такой не бывало».

Я в тот вечер считал, что с возвращением папы у нас все будет по-другому – хорошо, спокойно и сытно, поэтому на еду не налегал, о завтрашнем дне не думал. Кстати, именно война и голод заставляли нас, по сути – малышей и заморышей, думать о завтрашнем дне, о завтрашнем пропитании. У одних это превращалось в маниакальную жадность, у других просто в рассудительность. Возможно, я относился ко вторым.

Рассказы Папы о войне

Папа рассказывал о войне, где и как служил. Только позднее сложилось более-менее понятное мне представление о его военной доле. И это понятие закреплялось по мере расширения моего представления об услышанном и познанном.

К службе папы на войне ему исполнилось 37 лет. Он был вдвое старше тех молодых парней, которые подошли к призыву в конце 1943 года. Поэтому в части его называли отцом, батей. Когда в учебном батальоне попросили выйти из строя тех, кто умеет ездить на велосипеде, он в таком возрасте и вовсе оказался среди молодых, по преимуществу городских ребят, только что примеривших на себе солдатскую форму. В тогдашней деревне знали только один транспорт – лошадь. Даже редкий трактор использовался лишь на поле, да на молотилке. Деревню вывозила лошадь с телегой. Папа через свою МТС стал трактористом, рабочим, имеющим паспорт как в городе, и обзавелся велосипедом, чтобы добираться до своей работы которая находилась километрах в 25—30 километрах от нашей деревни. Это как считать – по прямой – 20, по кривым проселочным дорогам – все 40 км. И вот он, почти пожилой человек, оказался среди пацанов из-за велосипеда. Пути Господни привели его в формируемый мотоциклетный батальон. Их отправили в Ковров, несколько недель учили устройству мотоцикла, езде на этом рогатом двухколесном дьяволе в экстремальных условиях – без дорог, в грязи, через мелкие ручьи. На нормальной дороге от них требовалась максимальная скорость, на которую способны машины. Бывалые фронтовики, которые вели занятия, не щадили курсантов и многие из них уже на курсах начали счет своим переломам, серьезным ушибам. Папа удивлялся и говорил об этом не раз: зачем нужно было заставлять гонять по трамплинам, каменоломням еще неопытных мотоциклистов. Лишние травмы отпугнули часть солдат от машины. Все равно это не заменяло военного опыта.